Дрожание смерти.

Помните прошлую, казалось еще не успевшую уйти навсегда в туман забытого и неважного - осень? Всмотритесь в ее золотые глаза, отчего они золотятся? Быть может от желтухи или от безумия - формы слабоумия, алкогольного запоя или бог знает чего еще - а может янтарные глаза как эхо? Эхо нашего с вами безумия, кривое, игрушечное зеркало устало, сонно, безразлично с тоскецой роняющее блики и солнечных львов на наши лица, так же пряно лоснящиеся от жизни от даров и убытков, отражающее обратную сторону наших глаз, задних дворов наших сердец - этот город сдох от счастья. Осень сходит с ума - как банально - взять предмет и олицетворить его - "нового хотим" скажете вы и будете правы! Порой в пыльных дворцах иллюзий, под кронами сладких веточек нежно теребящих нервные клетки мы слышим стоны - стоны, стоны, откуда же вы?
"МАГНУМ" - именно так называлась выставка фоторабот слетевшихся со всей Европы, только радости не видно. Итак - старый город, старый бывший кинотеатр в старой бывшей советской республике. Вы подходите к входу - внизу торгуют янтарем варежками и бомжи деньги просят, не испугавшись, вы открываете смело дверь, и шагаете вовнутрь побитого временами и вандалами дома (зданием назвать язык не поворачивается) - все изъеденное как термитами трещинами, погрызенное ветрами, местами даже штукатурка посыпалось - вас не напугать, а зря и мы шагаем внутрь. О, оглядываетесь вы по сторонам, если попали в этот подъезд впервые - стены вымазаны зеленой как больной оспой крокодил краской - словно маляры, что красили, упились накануне метилового спирта, наполовину ослепли и все их страдание на этих стенах. Раз ступенька, два пролет - мы наверху у женщины кассы - любите ли вы таких женщин? Я нет. Не из тех они кого хочется назвать "славными", "милыми" пожалуй, еще можно, но не стоит в их ушах это будет издевкой. "Купить билет и плакать" - так мог бы сказать поэт, но не сказал. Любовница под рукой - есть в этом что-то очень творческое в выходные таскаться по выставкам, музеям и театрам с чужими женщинами - что-то забавное, а на сердце все равно тяжело. Им, создателям "МАГНУМа" следует подумать о новом названии - "Обратная сторона сердца" или нечто не менее банальное. Фотографии - разные. Первые, словно вступление, прелюдия ко всему, речь конферансье, если угодно - "Вера" чудно это все. Цикл, посвященный всяким богам, ритуалам, обычаям и другим жертвоприношениям. Полюбуйтесь, женщиной на этой черно-белой правдивой как жизнь фотографии - всмотритесь в ее глаза, смотрите глубже, на самое дно - там пусто. Что-то или кто-то украл душу несчастной женщины, а на губах застыли кривые слова молитвы. Негры пляшут вокруг костра, размахивая копьями и всем неприкрытым, в красивых пестрых масках из перьев тропических птиц - дикари одним словом. Американские индейцы - а вы говорили, что без гамбургеров не бывает жизни - бывает. А рядом массовое захоронение тех же самых индейцев - в пещере, в желтых красках, на переднем плане обугленная подошва кроссовки прилипла к обугленному безглазому черепу индейца пострадавшего якобы за своего бога. Ку-клукс-клан дальше по плану терзает стайку негров. Про веру и бога нечего больше сказать.
Следующий цикл "Хроники хаоса" - впечатляет, не так ли? Алая как кровь, огромная как совесть проститутки зала под стеклом на бумаге, посредине диван с завораживающей тканью - словно сырое мясо в тряпку завернули, а кровь наружу выступила, вспухла на диване мужчина ли, весь в кожаном белье, связанный, стальной, готичный как бы, в кожаной маске, о принадлежности к полу лишь говорит недостаточность белья - и пусть. Рядом с диваном стоит женщина, одну ногу поставила на диван и плеткой указывает и смеется. Над диваном висели рога и часы. Порой люди дольше приличного задерживались, и было видно, как за губами и щеками они облизываются. Серая мелкая каморка как папы Карло наверно - только ни шарманки, ни столярных принадлежностей не видно, да первой в мире деревянной куклы там не было, зато посредине рядом с тумбочкой, пустыми пивными бутылками, заплеванной пепельницей и окурками на мятой кровати болтается худой как скелет человек. Где его кокаиновая гордость? Где творческий прорыв и все такое? Слабак, поломанный как хворостина коварной судьбой. И подпись снизу серебром - "Искусство слабо". Войны - что есть страшней и чудней? Ох уж эти европейцы, когда они перестанут учить нас? Снова Чечня можно подумать - других войн нет. Слава богу, или кому еще там, что работы деполитизированы. Осенний лес, позднее, опоздавшее солнце разрезает пряный шатер из меха деревьев лучами как Ленин искрами режет пространство на части - и в воздухе следы от пуль, а в опавших, шершавых листьях мертвый солдат брошен, у корней дуба или березы хитро как линии жизни обрывающихся в земле. Русская зима - не перестанет человек разумный, да и неразумный восхищаться ее суровостью ее академизмом. Колючая проволка как мать кутает снег и солдат затаившихся как лисы или полярные медведи (форма то белая), лиц не видно, спиной к объективу лежат они - так и думаешь, что на войне всегда лиц не видно - свой, чужой - без разницы, на войне как на войне, как внутри каждого из нас, когда на сердце суматоха, метель, тебя ослепляет, и ты не различаешь врагов, союзников, на войне как в любви. Огромный, должно быть метр на метр холст - пустой почти, потерянный. Снег, на снегу следы сапог, на следах людская кровь и слезы - снизу черным пречерным выбито "Россия". Стоишь ошарашенный, разбитый, поломанный - не в силах глаз отвести или рот открыть. Весь скованный связанный как тот извращенец в красной комнате. Так только миг - потом пересиливаешь себя и уже почти не страшно и вдруг, словно молнией по темечку бьет и ты открываешь свой разум навстречу той силе, той боли, тем слезам с чернил на бумаге - и огромная энергия захлестывает тебя, топит с камнем на шее, но ты выныриваешь навстречу солнцу, всегда выныриваешь. Внезапно ты понимаешь - не бывает хорошей, плохой, есть просто энергия, а эта фотография все равно что атомная бомба разбрызгивает ее, не жалея себя. И тайная улыбка появляется на моих глазах - поворачиваю нехотя голову, смотрю на свою спутницу - как жалкая птица она жмется, боится, а в глазах то же безумие, как и у осени в начале рассказа. "Ужасно" - она говорит мне. Конечно, ужасно, соглашаюсь, а глаза ее как хищника - голодом наполнены. Удивляет все это. Заходят другие люди - все останавливаются подолгу у фотографии, никто из них никогда не был так близко со смертью, настоящей, неголивудской смертью. Вроде простые капли крови - а боли в них океан. Как голодные волки люди, не понимая, что происходит с ними, пожирают глазами чужие страдания с радостью в сердце, потом закрывают глаза и как листья шамкают "Это ужасно", конечно ужасно, кто спорит. И краем глаза косясь на "Россию" пятятся задом как раки, слюни втянув в себя - хищники. Вы выходите из этой комнаты и все остальное лишь калейдоскоп случайных эмоций, событий, суждений в сердце легкость, крылья за спиной - фотографии больше не видно, только снег да кровь последними вспышками перед глазами как извивающийся в судорогах статоскоп мигают. Люди, зачем строите вы кислые мины, зачем бежите, отрицая себя. А за стеной репортаж какой-то садист снимал детей-кретинов пострадавших от радиации - какие знакомые до остановки крови в венах глаза у этих детей. Сумасшествие - не есть болезнь, не есть только болезнь - страх, сомнения, боль, голод, стремления, темный лес, одиночество, они видятся нам не раз и не два. Вспомните какую-нибудь свою ложь, откройте сундук воспоминаний там, в черном пыльном углы, за девятью замками да за пятнадцатью цепями, вытащите все несбыточное наружу, встряхните его с лаской, посмотрите в зеркало и вы вспомните детей-кретинов пострадавших от радиации.